Служанки фрау Холле

Раймон пошевелился, медленно выплывая из клубов тяжелого болезненного сна, и со стоном прикрыл глаза рукой. Пальцы на ногах замерзли, несмотря на теплые шерстяные носки, в боку кололо, на языке стоял отвратительный привкус. Раймон застонал совершенно неподходящим для мужчины образом и перекатился на бок, чтобы посмотреть на жену. Тяжелое меховое одеяло, крытое парчой в королевских цветах зашуршало и поползло вниз, обнажая мгновенно застывшее в холодном воздухе спальни плечо. Взгляд прозрачно-голубых глаз Элеоноры был как всегда теплым, но слишком усталым для такого раннего утра. Жена протянула руку с проступившими под истончившейся матовой кожей венами и легко коснулась его щеки.

— Мой золотой король, — прошептала она чуть слышно.

Тяжелый браслет соскользнул и кольнул холодом, когда король прижался к руке жены губами.

— Моя дама лисичка, — просипел Раймон в ответ и натужно закашлялся.

Она улыбнулась, и тонкая сеть морщин разбежалась по всему лицу, размывая, словно внезапная рябь на воде, некогда красивые черты. С подоконника взлетел, хрипло каркнув, и присоединился к кружащей над лесом стае большой ворон.

— Еще немного, милый, — прошептала королева, — Потерпи еще чуть-чуть.

— Всего один день, — ответил он и кивнул.

— Всего один день.

Она покинула его в стремительно остывающей постели и поспешила завернуться в тяжелый вышитый потускневшим шелком халат. Даже не вставая с места, Раймон видел, как она дрожит на промозглом утреннем сквозняке. Пламя ее волос потускнело, обильно подернутое пеплом седины, но изящная голова по-прежнему гордо сидела на хрупких плечах.
— Пришли ко мне Антуана, — попросил он и снова прикрыл саднящие, словно забитые песком глаза.

Пока камердинер возился, расправляя и подкалывая булавками дубовые листья на верхних рукавах его камзола, Раймон вертел на пальце свой тяжелый королевский перстень. С каждым днем привычная тяжесть печатки становилась все более чуждой. Металл неприятно леденил, натирал распухший сустав, словно кольцо и вправду уже ждало новой руки.

***

Франсуа Ла Марш подъехал вплотную к карете и наклонился в седле, чтобы встретиться взглядом с Мадлон и ее братом, сидящими внутри.

— Слышите, как звенит в воздухе, дети? Сегодня друидский новый год — день, когда осень сменяется зимой. Сегодняшняя ночь будет очень холодной. Не позавидовал бы я тому, кто окажется один в лесу, когда фрау Холле и герр Фрост вступают в свои права.

— А кто такой герр Фрост? – подал голос из глубины меховых одеял Робер. Мадлон поежилась. В карете было холодно, невкусный ранний завтрак лежал в желудке ледяным комом, и с самого выезда с постоялого двора ей не удавалось согреться.

— Папа просто шутит с тобой, — ответила она ворчливо, — Герр Фрост и фрау Холле — это просто сказка для маленьких мальчиков, чтобы они не бегали ночью по лесу и не терялись.

— Ну что ж, кто-то тут знает все на свете, так что поеду-ка я поговорю с начальником охраны, — отец усмехнулся в бороду, заговорщически подмигнул и пришпорил коня, а Робер немедленно набросился на сестру:

— Все из-за тебя! Вечно ты умничаешь! Помолчала бы – папа бы остался и рассказал про герра Фроста! – удары маленьких кулаков сквозь меха и одежду чувствовались не слишком сильно, и Мадлон была искренне рада потасовке, как поводу хоть немного согреться и размять руки. В конце концов, они оба упали с сиденья и запутались в одеяле, смеясь и чувствуя себя, наконец, не такими замерзшими.

***

Во дворце было холодно и промозгло. Дыхание вырывалось изо рта паром. В поясницу невыносимо дуло и король едва удерживался от того, чтобы поерзать. Этот день они потратили на то, чтобы поблагодарить за службу и отпустить всех, кто хотел и был в состоянии уйти, так что к тому времени, как воздух наполнился вечерней сыростью, от всего некогда пышного двора осталась горстка придворных и слуг, которой не хватило бы даже чтобы толком заполнить пиршественный зал.

Со стоном Раймон поднялся, наконец, со своего высокого трона, разогнулся и лишь тогда подал руку жене. Ему казалось, что вся стылая вода поздней осени скопилась у него в костях и замерзла там, мешая каждому движению. Даже вездесущий рой фей, шелестящих порыжевшими по осенней моде крылышками выглядел сегодня жалко, как последние комары, обреченные погибнуть при ночных заморозках. Впрочем, о феях король не собирался беспокоиться. Он обернулся к своим подданным и хлопнул затянутыми в теплые перчатки ладонями.

— Ну что ж, друзья, время разжигать костры!

Рука об руку с королевой они вышли из парадного зала и спустились на берег озера, где уже разгорался высокий жаркий костер. Верный Антуан разливал по кубкам глинтвейн, жар которого, казалось, заставлял веселее клубиться пар от дыхания на губах пьющих. Раймон снял невыносимо тяжелую корону и повесил ее на услужливо согнутую ветвь, в голове его стало легко и приятно. Элеонора улыбнулась и, хихикнув, закинула свой венок далеко в темную ледяную воду озера.

В воздухе, окрашенном в цвет старого вина, затанцевали первые снежинки, и пьющие приветствовали их новыми тостами и смехом. Наконец, на другой стороне озера показались белые огни процессии. Элеонора прижалась к плечу мужа, зевнула и потерла глаза.

— Пообещай, что будешь со мной, когда я проснусь, — прошептала она, подставляя губы для поцелуя.

— Клянусь всеми равноденствиями этого мира!

С усилием, которое чуть не убило его, Раймон поднял засыпающую жену на руки, повернулся и медленно пошел к вершине Королевского Холма. Следом за ним потянулась остальная челядь, на ходу зевая и почесываясь в предвкушении отдыха.

***

В сумерках начал идти снег. Его голубоватые хлопья, мелкие и колючие, летели среди голых деревьев и жалили всадников и лошадей. Вскоре его было уже столько, что он покрыл тонким слоем землю и замерзшие колеи дороги, в которых под копытами передних лошадей громко, как бьющееся стекло, хрустел лед. Ла Марш отдал приказ зажигать факелы, чтобы двигаться дальше, к постоялому двору. Этот двор должен был стать их последней остановкой на пути к замку. Он располагался прямо в лесу, там, где дорога делала плавный изгиб, обходя совсем уж дикую и необжитую часть Арденн. И хотя сама дорога, идущая через лес, и постоялый двор пользовались сомнительной славой, Франсуа разумно предположил, что поезду в без малого сто человек даже совершенно отчаявшиеся разбойники мало что могут противопоставить.

Но их ждали отнюдь не разбойники. Люди, обстрелявшие их из арбалетов, прячась среди темных колонн древесных стволов, действовали слаженно и целеустремленно. Кроме того, они были отлично подготовлены и вооружены.

Сидя в холодной темной карете, Мадлон прижала к себе Робера и молилась только о том, чтобы ужасные звуки, доносящиеся до нее сквозь тонкие стены, скорее прекратились. Вместо этого, дверь внезапно распахнулась и кто-то темный, пахнущий кровью, ввалился внутрь.

— Мадлон, послушай меня, — голос отца был хриплым от натуги, — Хватай Робера и бегите. Вам нужно двигаться от дороги налево, в сторону опушки, там должно быть человеческое жилье. Если они разобьют нас – это ваш единственный шанс. Идите как можно дальше, не останавливайтесь и ни в коем случае, не спите в лесу. Я найду вас, когда все кончится.

— Пообещай, что найдешь нас! – Мадлон понимала, что спорить сейчас неразумно, но это было выше нее.

— Клянусь бессмертной душой! – Франсуа Ла Марш повернулся, поднял меч и, хрипло заревев, бросился назад в гущу битвы.

Мадлон схватила руку испуганно притихшего брата, распахнула другую дверь кареты и бросилась в лес. Звуки битвы, вопли и лязг мечей стихли за спиной. Среди деревьев снега было больше, кое-где он уже лежал таким толстым слоем, что ноги проваливались по щиколотку. Робер быстро устал, и шел все медленнее, оттягивая руку и волоча ноги по земле. Потеряв терпение, Мадлон подхватила брата на руки, но для своих пяти лет он был крупным ребенком, кроме того, укутанным и одетым по-зимнему. Руки девушки быстро устали от такой ноши, и ей пришлось снова опустить брата на землю. Мороз, судя по всему, все прибывал.

***

Фрау Холле наклонилась над постелью, в последний раз нежно поцеловала Раймона теплыми морщинистыми губами и подоткнула край песцового одеяла. Глаза короля закрылись, дыхание выровнялось и стало замедляться, пока не остановилось совсем. Она осторожно вынула из расслабившейся руки свернувшегося шаром ежа и осторожно положила внутрь своего мехового рукава.

— Ну что ж, пора наводить порядок! – воскликнула фрау Холле, хлопнула в ладоши и засмеялась, а деревья в лесу отозвались ей морозным звоном. – Готовьтесь, готовьтесь, готовьтесь! Идет Господин Холод!

***

Мадлон даже не могла припомнить, случалось ли ей быть на улице в такой холод. Воздух как будто резал горло, при каждом вздохе начинали ныть зубы, кожа на руках и ногах как будто покрылась твердой коркой от холода и начала болеть. В конце концов, Робер окончательно остановился.

— Не пойду дальше, — сказал он хмуро, и облако пара от его дыхания, сразу осело на щеках и меховой опушке воротника, — Я устал. Будем ждать папу здесь.

— Папа велел не останавливаться, Робер, нужно идти дальше. Чувствуешь, как холодно? Если будем стоять – мы замерзнем насмерть. А так мы скоро выйдем к какому-нибудь человеческому жилью.

— Кто же тут живет, в такой глухой чаще? – Робер поежился и потянул руку Мадлон к себе, пытаясь об нее погреться. Мадлон оглянулась. Лес вокруг выглядел совершенно нетронутым – толстые старые деревья стояли редко, но никакого просвета между ними было не видно. С неба продолжал сыпаться мелкий сухой снег, медленно, но верно занося их ведущие от дороги следы. Где-то вдалеке, приветствуя пришествие герра Фроста, завыл волк. Сердце Мадлон сжалось от дурного предчувствия.

— Все равно, пойдем, нам нужно идти. – Мадлон попыталась освободиться от виснущего на ее руке брата, чтобы идти вперед, но он замотал головой и изо всех сил уперся ногами в землю. Лицо его скривилось.

— Не реви на морозе – слезы замерзнут!

— Буду! Буду реветь! Никуда не пойду! – Робер, не знавший отказа в родительском доме, завел свою любимую шарманку, — Останемся тут!

— Ну милый, — Мадлон трясло от холода, страха и злости на строптивого малыша, но она изо всех сил сдержалась, присела перед ним на корточки и взяла холодные даже сквозь перчатки руки в свои, — Мы правда не должны останавливаться. Папа сказал, что нам обязательно нужно идти дальше, пока мы не встретим жилье. Иначе придет герр Фрост и заморозит нас до смерти!

— Вот ерунда! Не боюсь я никакого герра Фроста! – Робер набычился, но приступ крупной дрожи испортил все впечатление. Мадлон снова подтолкнула его вперед, и мальчик нехотя стронулся с места.

— Давай я расскажу тебе про него, — начала Мадлон, стараясь, чтобы голос поменьше дрожал, — Герр Фрост высок ростом, он весь белый, как мертвец, а глаза у него горят, как звезды в самую холодную зимнюю ночь…

***

Герр Фрост шагал по своим владениям походкой ровной и быстрой, а за ним следовала его Безмятежная Стража. В ней были мужчины и женщины, одетые кто в бархат, а кто в лохмотья, но все одинаково прямые, бесстрашные, бледные, с застывшими улыбками на лицах. В руках они несли длинные копья, и при ходьбе ноги их не проваливались сквозь корку наста.

Деревья трещали при его приближении, и вода на глазах покрывалась коркой льда. Дыхание герра Фроста оседало на ветвях деревьев морозным инеем, а траву делало хрупкой и ломкой, как тончайшая сахарная корочка на пироге. Господин Фрост прошел мимо постоялого двора, и вода в колоде возле коновязи замерзла, а хозяйка, выглянувшая, было, на улицу, зябко укуталась в теплую шаль, и поспешила скорее домой.

Герр Фрост проследовал вдоль дороги, и грязь в колеях, оставленных тележными колесами, затвердела, как камень. Герр Фрост прошел к месту, где только что закончилось сражение, и кровь, еще не запекшаяся вокруг бездыханных тел, замерзла рубиновыми кристаллами.

***

Мадлон потеряла чувство времени так же, как и чувство направления. Они с Робером перебрались через замерзший ручей, миновали поляну с высоким деревом, но никаких просветов в лесу все так же не было видно. Снег перестал, но под деревьями его уже было достаточно, чтобы ноги вязли по щиколотку. К тому же, еще похолодало. Небо очистилось, и между ветвями деревьев высыпали крупные яркие звезды, холодные, как глаза герра Фроста, чудившиеся девушке на каждом шагу. Робер перестал сопротивляться, и только скулил невнятно про себя на каждом шагу, а еще все чаще падал и подолгу лежал, не делая попыток подняться, так что Мадлон приходилось нагибаться и силой ставить его на ноги. Каждый раз это давалось ей все тяжелее.

Когда стволы деревьев вокруг засеребрил лунный свет, Мадлон увидела впереди просвет, напоминающий склон большого лысого холма или начало возделываемого поля. Из последних сил она потащила Робера вперед, и, в конце концов, они вышли из-за деревьев на край большой поляны. Она совершенно определенно никогда не была в этом месте – ни широкий пологий склон, ни замершее подо льдом круглое озеро, ни раскинувшийся на его берегу дворец с парком, беседками и множеством павильонов не напоминали ей ни одно из знакомых владений. Замок был весь выстроен из белого мрамора или песчаника, и казался сахарным на фоне ночного неба и деревьев. Мадлон собрала последние силы и, чувствуя, как окончательно деревенеют руки и ноги, двинулась вперед. Робер, стоявший рядом, пока она любовалась зрелищем, вместо того, чтобы последовать за ней, выпустил ее руку и безвольно повалился на землю. Мадлон застонала, наклонилась над братом, кое-как взвалила его на руки и, пошатываясь, двинулась вперед, к воротам.

У входа в замок на часах стояли двое рыцарей в доспехах с опущенными забралами. Но, не успела Мадлон подать голос и позвать кого-нибудь, как в дверях появился седовласый мужчина с серебряной цепью на шее. Он церемонно кивнул Мадлон и сделал страже знак пропустить ее, после чего развернулся и зашагал вглубь замка. Они прошли обширный внутренний двор с конюшнями, казармой и прочими службами и вошли в главное здание. Все внутри дворца было таким же холодным и белым в лунном свете, как и его наружные стены. Ступени были укрыты белой пушистой ковровой дорожкой, вышитые серебром гобелены свисали со стен, все это освещалось белым неживым огнем факелов в заиндевевших подставках. В конце концов, дворецкий и Мадлон вошли в богато украшенный зал, который был таким огромным, что в нем могло бы поместиться все лежащее у стен замка озеро. В дальнем конце зала Мадлон увидела возвышение с двумя тронами и группу людей, видимо, просителей, толпящихся у их подножия.

На правом троне, укутанная в огромную горностаевую мантию, сидела очень пожилая женщина, чьи белые как бумага волосы были уложены в большую сложную прическу и украшены короной. Все тело ее тонуло в мягких складках мехов, так что были видны только кисти рук со множеством перстней, да стоящие на скамеечке ноги в меховых туфлях. На левом восседал величественный, как статуя и почти такой же неподвижный мужчина в максимилиановских латах и подбитом горностаем плаще, с белым лицом мертвеца. В руке он держал длинный жезл, которым время от времени касался кого-либо из просителей. Несмотря на позднее время, прием, очевидно, был в разгаре.

Чувствуя, как немеет от холода все тело, Мадлон присоединилась к группе и стала ждать своей очереди представиться.

***

— Меня зовут Гретхен, – проговорила стоящая перед троном девочка. Она была не старше двенадцати лет, одета в слишком короткий для нее детский зимний кафтанчик, из которого руки в красных цыпках торчали почти по локоть. Речь ее была очень грубой, в ней мешались французские и немецкие слова, как это свойственно жителям северной части Арденн. – Мой отец уехал, и мачеха выгнала меня из дома, чтобы я не отнимала еду у младших. Поэтому, прошу, добрая фрау Холле, не выгоняйте меня, мне больше некуда пойти.

— Какая грустная история, дитя, — ответила сидящая на троне старуха и протянула руку девочке. Та подошла, и фрау Холле нежно погладила ее по щеке. Гретхен сразу же перестала дрожать, и дальше стояла спокойно, — Я возьму тебя на службу. Если ты прослужишь мне до конца зимы, я отпущу тебя домой и награжу по твоим трудам. Отправляйся теперь к моей экономке, мадам Нивьен, и она отведет тебе дело по силам и умениям.

Следующим просителем оказался огромный старый медведь, седой не столько от инея, осевшего на его длинной шерсти, сколько от возраста. Медведь был ужасно тощим, ребра его выпирали даже сквозь густой мех, бока запали, так что кости на крестце грозили прорвать кожу. Медведь неуклюже поклонился старухе и хрипло забормотал:

— Я состарился, и не могу заснуть, добрая фрау Холле, ты хранишь и бережешь все, что спит зимой до самой весны. Спой мне свою колыбельную!

— Ах, бедный ты, бедный, какой же ты худой и слабый! — Фрау Холле погладила медведя по тощему плечу, нежно провела пальцами по свалявшейся шерсти на ребрах, — Несчастный мой мальчик. Не видать тебе весны, милый мой, иначе как чудом.

— Пусть будет так, — печально вздохнул медведь и понурил голову, — Только дай мне поспать.

— Ну что ж, пусть будет так. – Фрау Холле подала знак слуге, и тот ловко убрал из-под ее ног скамеечку, а медведь опустился на все четыре лапы, свернулся под ногами старухи неуклюжим клубком и затих. Фрау Холле еще с минуту гладила, наклонившись, его мохнатый бок, а потом выпрямилась, поставила на огромную тушу свои тоненькие старческие ноги и заботливо подоткнула полу мантии так, что она скрыла медведя целиком.

С каждым просителем Фрау Холле говорила ласково, для каждого находила доброе слово, а Мадлон, изнемогающая под весом безвольно лежащего у нее на руках Робера, чувствовала, что окончательно коченеет. Ноги ее, кажется, примерзли к ледяному полу так, что даже пожелай она того, сдвинуться с места уже не сможет. Но вот, последний проситель, стоявший впереди нее удалился, и взгляд серых, как снеговые тучи глаз старухи остановился на ней.

— А ты с чем пришла ко мне, дитя? – спросила фрау Холле с мягкой улыбкой, и Мадлон почувствовала, что еще немного и зарыдает от внезапного облегчения.

— Мы с братом потерялись в лесу, мадам, — ответила она, стараясь говорить осторожно, но все же не отклоняться от истины. И ваш замок оказался единственным жильем, до которого мы смогли дойти. Не откажите в милости, приютите нас на несколько дней, пока наш отец не приедет и не заберет нас.

— Прости, дитя, — покачала головой фрау Холле, — гостеприимство мое устроено так, что уйти из моих владений до весны не может никто. Хочешь остаться у меня на три месяца, чтобы трудиться наравне с другими моими слугами, и тем отработать свое содержание?

Мадлон проглотила гордый ответ, вертевшийся на языке. Конечно, она не привыкла к тяжелой работе, но раз выбор у нее остаться и работать или замерзнуть в лесу, она не так глупа, чтобы погибнуть из-за спеси.

— Я благодарна тебе за щедрость, госпожа, но, боюсь, мой брат слишком мал и измучен, чтобы быть добрым помощником по хозяйству.

— Ну, с малышом мы найдем, как управиться. Клади его сюда, на мою мантию. – Старуха расправила складки своего огромного плаща и Мадлон, чьи кости, казалось, скрипели и стонали от холода, почти уронила продолжающего спать Робера на мех. Мальчик даже не шелохнулся, и Мадлон со страхом отметила, какие бледные стали у него щеки. – Не бойся, дитя, сон его будет глубок и безмятежен до того самого дня, когда ты придешь ко мне, чтобы получить свое вознаграждение. А теперь, подержи-ка, пока секунду.

С этими словами фрау Холле достала из рукава колючий тихо сопящий в руках комок и подала Мадлон. Девушка подставила ладони, и на них свалился свернувшийся шаром, и держащий задние лапки передними еж. Тем временем, слуга снова переложил мантию фрау Холле, так, чтобы она закрыла свернувшегося клубком в глубоком сне мальчика. Проследив за этим, старуха вновь протянула руку, взяла ежа у Мадлон и аккуратно вернула его внутрь широкого мехового рукава.

— Спасибо, дитя. А теперь, отправляйся к мадам Нивьен, не заставляй ее долго ждать.

***

Человек пришел к воротам замка герра Фроста, и когда он стучал, лед, красный, как рубины, осыпался с рукава его одежды. Он вошел в парадный зал и предстал перед правителем Зимы, сидящем на левом из двух высоких тронов, но едва смог поклониться, так одеревенели его застывшие на морозе руки и ноги.

— Зачем ты явился ко мне? – спросил Господин Холод и посмотрел на просителя глазами, голубыми и холодными, как зимние звезды.

— Я пришел потому, что меня ждет незаконченное дело в твоем замке, – голос пришедшего был глухим и пар от дыхания не вырывался сквозь его белые губы, когда он произносил слова.

— Больше не ждет – ответил, ответил герр Фрост спокойным тоном.

— Я – рыцарь и дворянин!

— Это титулы для живых, меня они не впечатляют.

— Я отец и муж.

— Ты был ими, но больше нет.

— Я дал клятву и не сдержал ее.

— Что ж, если твоя воля так сильна, будь по-твоему, – герр Фрост неторопливо кивнул, не спуская с просителя глаз, ты будешь служить в моей Безмятежной Страже, пока не выполнишь свою клятву, и потом – до тех пор, пока, как и другие мои воины, не будешь сражен в бою.

Человек с трудом преклонил колено, и герр Фрост коснулся его плеча ледяным жезлом. Когда человек поднялся, на губах его играла легкая улыбка, а лицо было безмятежным. Он салютовал своему господину, развернулся и, чеканя шаг, отправился к своему новому месту среди гвардейцев.

***

Аделин и Брижит, молодая и хорошенькая жена ее брата, выехали на верховую прогулку, чтобы полюбоваться первым зимним снегом. Мороз пощипывал и румянил их щеки, заставлял поднимать выше отделанные мягким мехом воротники. Они не планировали уезжать далеко, всего лишь прокатиться по заснеженным полям до опушки леса, выпить горячего вина в деревенском трактире и вернуться домой под крышу замка.

Девушки смеялись и болтали, наслаждаясь свежестью холодного зимнего утра, пока не увидели стоящую на перекрестке старую ивовую корзину.

— Смотри-ка, корзина! Интересно, что там? – Брижит засмеялась и ловко спрыгнула с коня, однако, подойдя ближе к находке, слегка побледнела и сжала губы, а потом и вовсе отвернулась, отступая. Одолеваемая любопытством, Аделин тоже спешилась и побежала к ней, но старшая девушка перехватила ее на половине пути.

— Не стоит тебе глядеть на такие вещи, — сказала она, — Лучше давай вернемся в замок, я что-то замерзла.

— Да что там такое? Пусти, я хочу посмотреть! – брат велел Аделин вести себя с невесткой любезно и не показывать строптивости, но любопытство одолевало, к тому же месяц примерного поведения истощил ее силы до предела. Аделин резко вырвала руку и бросилась к корзине.

В ней, завернутый в ветхие лоскуты и накрытый рваной тряпкой, некогда бывшей шалью, лежал младенец. Он был холоден и неподвижен, и пар от дыхания не вился над его губами. Аделин прижала руки ко рту. В следующую секунду слезы побежали по ее щекам сплошным потоком, морозя кожу и застывая каплями в мехе воротника.

— Ну вот, я же говорила, не стоит смотреть. – В голосе Брижит слышалось нескрываемое раздражение. Она подошла и потянула Аделин за плечо, — Пойдем. Вернемся домой, выпьем горячего вина, а за этим пришлем кого-нибудь из слуг, чтобы забрали с дороги и похоронили.

Но Аделин не могла сдержать слез. Она протянула руки и вынула неподвижный сверток из корзины. Ноги не повиновались ей, казалось, никакие силы в мире не могут заставить ее подняться и сесть в седло.

— Нет, нет, я не могу, я останусь тут…

— Ну что ты еще придумала, — Брижит сердилась все больше, притопывая по ледяной корке на дороге каблуками верховых сапожек, — Довольно расстраиваться! В деревнях каждый год родится столько детей, что даже райский сад не способен был бы их всех прокормить! Неудивительно, что некоторые умирают! Наверное, его матери не было нужды в еще одном лишнем рте, вот она и оставила его здесь. Ну, хватит реветь, возвращайся в седло и поедем, я уже замерзла, да и ты простудишься, если будешь и дальше стоять тут на коленях.

— Я не могу оставить его тут совсем одного, Брижит, как ты не понимаешь, — слова, которые теснились в голове Аделин, внятные и логичные, вылетая изо рта становились какими-то жалкими, похожими на детское хныканье, кроме того, голос у нее предательски дрожал.

— Ну, как хочешь, – Брижит вспрыгнула в седло и расправила длинную юбку и плащ, прикрывая от холода колени, — Тогда я вернусь домой и пошлю за тобой кого-нибудь, у кого больше охоты возиться с капризами. А ты можешь рыдать тут или пойти выпрашивать милостей у герра Фроста, как тебе угодно. – С этими словами, Брижит сердито дернула повод, развернула коня и поскакала назад в сторону замка.

Все еще не смея отвести взгляд от фарфорово-бледного личика, виднеющегося среди кома тряпок, Аделин утерла стынущие на морозе слезы и прошептала дрожащими губами:

— Да-да, так мы и поступим. Мы пойдем просить милости у герра Фроста. Я верю, он нам не откажет…

Потом Аделин, пошатываясь, поднялась на ноги, подобрала повыше подол длинной волочащейся по земле юбки и пошла в сторону леса, все прибавляя и прибавляя шаг, словно боялась разувериться в своем решении. На замок, дорогу, и покинутую у перекрестка лошадь она не оглянулась.

***

Когда Аделин вошла в парадный зал, все еще неся в окоченевших руках свой сверток, сердце ее комом подкатило к самому голу, таким страшным и неприступным показался ей сидящий на троне мужчина, белый и холодный, как мертвец, увенчанный серебряной короной. Она убежала бы, позабыв все на свете, но ноги ее так замерзли и заледенели, что она опасалась, что не сможет сделать и нескольких шагов. Поэтому, собрав все свое мужество, Аделин ступила на зеркально-гладкие плиты пола перед тронным возвышением.

— Зачем ты явилась ко мне, девушка? – спросил ее Господин Холод голосом, таким же ледяным, как его имя.

— Я прошу твоей милости для этого младенца. Он еще не успел пожить, а ты забрал его. Верни его мне.

— Кто ты ему, девушка? Мать, сестра, тетка? Почему ты не спасла его раньше, когда было время?

— Нет, я ему никто, я не знала, что он там лежит, иначе забрала бы его гораздо раньше.

— Так что же ты хочешь от меня?

— Верни ему жизнь, Господин Холод, которую ты забрал.

— Ты ошиблась, девушка, и зря проделала весь путь сюда через лес. Я не отдаю своего.

— Тогда позволь мне его выкупить!

Казалось, мертвеца на троне охватило сомнение. Он прикрыл глаза и склонил голову на бок, словно прислушиваясь. Тот час же в зал влетел снежный вихрь, который закрутился над соседним троном и превратился в маленькую, укутанную в меха седую женщину.

— Вопросы сердца меня не интересуют, фрау Холле, — сказал герр Фрост, обращаясь к старухе, — Но девица желает испытаний. Видимо, нет предела самонадеянности детей Адама, раз они так легко разбрасываются самой большой своей ценностью.

— Не сердись, — примирительным тоном произнесла старуха и коснулась рукава мертвеца своей маленькой ухоженной ручкой в тяжелых серебряных перстнях, — Думаю, мы сможем решить это дело. Послушай меня, девушка, и ответь мне честно. Готова ли ты служить мне и выполнять мои приказы до тех пор, пока я не сочту это нужным, не чураясь любой работы, терпя голод, холод и усталость для того только, чтобы увидеть, как жизнь вернется в этого ребенка?

Аделин казалось, что от холода она уже вовсе потеряла способность думать и говорить, поэтому только кивнула.

— Что ж, пусть будет так. Младенец был оставлен без заботы матери, которая есть жизнь для всякого новорожденного существа. Ты, взявшаяся заботиться о нем, должна будешь вернуть ему то, что у него отняли. Ты пойдешь ко мне в услужение, как все прочие, и будешь служить мне, пока не услышишь, как трижды стукнет сердце этого ребенка. Если же ты пропустишь хотя бы один удар, не услышишь его или не придешь рассказать мне о том, как это было сразу же, все пойдет прахом, и не только младенец не будет более жить на этом свете, но и сама ты покинешь мир живых, и будешь служить в Безмятежной Страже герра Фроста до тех пор, пока оружие противника не положит твоей службе конец. Теперь же отправляйся к мадам Нивьен, старшей над моими девушками, и приступай к работе.

***

В растерянности и страхе смотрела Аделин на лежащий у нее в руках сверток, пока шла в отведенную для девушек спальню на чердаке замка. Хоть она и не чувствовала больше особого холода, слезы все равно готовы были выступить у нее на глазах.

— Как же я услышу стук его сердца сквозь все эти тряпки? – она бессильно опустилась на свой тюфяк и заплакала.

Девушки, спавшие вокруг, проснулись и подошли ближе. Маленькая светловолосая Гретхен сочувственно обняла ее за плечи, Мадлон присела рядом, гладя по волосам и утешая, а Лиза, нахмурившись, уперлась руками в бока.

— Что ты ревешь-то теперь? Не знаешь, что с младенцем делать? Зачем тогда подобрала?

Аделин ничего не могла ей ответить, только пожала печально плечами.

— Ладно, — в голосе Лизы появилось грубоватое сочувствие, — Сквозь тряпки ты и правда ничего не услышишь, и оставить его нигде не сможешь. Надо, чтобы он всегда был с тобой. Лиза взяла из рук Аделин ребенка, быстро размотала большую часть пеленок и сняла свою шаль, — А теперь смотри, больше показывать не буду. Так у нас делают в деревнях, ты-то, голубая кровь, отродясь не работала, потому и не знаешь. Вот, бери, клади его в фартук, за пазуху, а сверху шалью примотай, да смотри, концы завяжи крепко, чтобы не выпал. Чувствуешь теперь?

Аделин рассеянно кивнула, ощущая на груди незнакомый, жутковатый и холодный вес, который теперь был плотно притянут к ней лямками фартука и толстой вязаной шалью.

— Ну вот, дальше будешь сама, я тебе показала.

Окинув довольным взглядом плоды своих трудов, Лиза зевнула во весь рот, почесала затылок и вернулась на свой тюфяк. Прочие девушки тоже легли, и только Аделин еще долго не решалась пошевельнуться, прислушиваясь, не стукнет ли внутри кокона. Но, наконец, бороться со сном стало выше ее сил, она осторожно улеглась на бок, стараясь аккуратно устроить свою ношу, и натянула перину на голову.

***

Мадам Нивьен, сухая женщина с суровым лицом, смотрела на девушек обычно осуждающе. Все-то ей казалось, что работают они мало и нерадиво.

— Работайте хорошо, делайте то, что вам прикажут усердно, и никогда не жалуйтесь. Жалобы в этом доме добра вам не принесут, – говорила она им в первый день службы, а потом назначала задание. Дел в хозяйстве фрау Холле было немало и все они должны были быть сделаны точно и в срок.

В первый день ближе к вечеру мадам Нивьен подвела девушек к колодцу во дворе замка и раздала всем по игле и клубку ниток.

— Надеюсь, девицы, штопать вы умеете. Прыгайте в колодец и идите смотреть, если где незамерзшая прорубь или полынья – зашивайте. Не пропускайте ни одной – ли в луже, ни в кадке, ни в большой реке! И не вздумайте высовываться наружу. Как все заштопаете – возвращайтесь.

Едва договорив, она по одной столкнула девушек в колодец. Внизу, вреди стылой воды, все было зеленым и голубым. Спали в иле речные рыбы, вмерзли в лед головастики и лягушки, дремали в самых глубоких омутах ундины. Проруби снизу светились серебром, а нити и иглы в казались белыми, как лунный свет. Самой ловкой в шитье была Мадлон, иголка так и сновала у нее в руках, враз прихватывая разошедшиеся края случайных проталин. Аделин шила хорошо, но ребенок, привязанный шалью, мешал ей, поэтому дело шло небыстро. Гретхен же с шитьем не ладила, нитки у нее ложились вкривь и вкось, и лед схватывался слабо, раза со второго, в то и третьего.

Лиза же, хоть и была неплохой штопальщицей, работу эту не любила и шила медленно. Один лишь раз как стремительная плотва кинулась она к деревенской проруби, когда увидела, как в нее упало сперва ведро, а потом всунулось в облаке пузырей отчаянно вопящая голова и две руки, пытающиеся удержать ее под водой. Тут Лиза не мешкала – в мгновение ока прошила она ледяной иглой оба запястья убийцы, крепко прихватив их ледяной коркой. А потом изо всех сил уперлась коленом в лоб потерявшей сознание той, кого топили и толкнула, выпихивая голову из воды. Ледяной воздух снаружи лишь едва коснулся ее ноги, однако кожа на ней разом побелела и растрескалась, так что до самого вечера Лиза хромала и время от времени, когда никто не слышал, тихонько подвывала и терла больное колено.

Утром, когда работа была закончена и девушки вернулись в замок и получили каждая свою порцию густой сладкой каши, кусок хлеба и немного меда в блюдце, она рассказывала подругам о том, как прошло дело и довольно улыбалась. Мадлон слушала Лизу с восхищением, Аделин – рассеянно, как всегда, больше погруженная в свои собственные ощущения, прислушивающаяся к неподвижному и холодному кокону на груди. А Гретхен с блюдечком меда в руках потихоньку выскользнула из-за стола и куда-то исчезла, а вернувшись, сразу же забралась с головой под перину и заснула.

***

— Как думаешь, куда Гретхен все время таскает свой мед? — спросила как-то у Лизы Мадлон. – Каждый день она уносит куда-то свою долю меда, и возвращается без нее, что бы это значило?

— Давай проследим, — ответила с ухмылкой Лиза.

Следующим вечером, они дождались, пока Гретхен выберется из-за стола и тихонько пошли за ней. Девочка осторожно пробиралась по коридорам Зимнего Замка, пока не пришла в парадный зал. Там она подошла к трону фрау Холле, откинула мягкий меховой полог, накрывавший сиденье и скамеечку для ног, уселась на пол и принялась что-то делать. Лиза и Мадлон, сгорая от любопытства, подошли ближе и увидели, как девочка осторожно намазывает медом засунутую в рот лапу спящего медведя, на бок которого фрау Холле ставила обычно ноги, когда сидела на троне.

— Зачем ты это делаешь? – не выдержав, удивленно спросила Лиза.

Гретхен подпрыгнула от неожиданности, чуть не уронив блюдечко с остатками меда.

— Мне жалко мишку, — отвечала она просто, и ее германский акцент казался особенно сильным из-за шепота, — он такой худой и старый, фрау Холле сказала, что до весны ему не дотянуть. Вот я и отдаю ему свой мед, чтобы у него было больше сил спать, а потом проснуться.

— Глупая ты, — фыркнула Лиза, и в пустом зале это прозвучало как выстрел – Мед тебе и самой нужен, вон, какая ты уже бледная и худая. Не будешь есть, совсем загнешься от работы.

Гретхен потрясла головой и поднялась на ноги, заботливо накрыв медведя вновь покрывалом:

— Все равно. Это мой мед, и я хочу отдавать его мишке, а уж хватит ли нам обоим сил дожить до весны – это как получится.

Лиза пожала плечами и хотела что-то возразить, но тут в зал вошли сменяющиеся гвардейцы, и девушки, подобрав юбки, поспешили вон.

***

Лиза свирепо орудовала метлой во внутреннем дворе замка. Ей так хотелось бы помогать кружевницам, разрезая и развешивая по окнам домов готовое кружево или стелить хрустящее чистое белье, или молоть на большой ручной мельнице только что приготовленный поваром иней. Но ей поручили всего лишь мести двор, а непреклонная Нивьен каждый раз только проверяла лучиной глубину сугробов и качала головой. Конечно, Лиза могла бросить работу, сказав, что из такого снега больше не наметешь, но ей очень хотелось заслужить одобрение или даже одобрительный кивок домоправительницы. Так что она все мела и мела, пока даже ее привычные к работе руки не покрылись волдырями. В конце концов, когда мадам Нивьен, словно бы нехотя и поджав губы посчитала, что снег достаточно поднялся, она так бросила метлу, что за ней пришлось лезть назад, в только что наметенный сугроб.

— Как, ну как, скажите, я буду работать, когда даже не могу разогнуть пальцы? – на глазах Лизы появились слезы ярости.

На следующий день, когда нарывы от работы лопнули и начали кровоточить, она не выдержала и показала их матушек Метелице.

— Бедная моя девочка, — сокрушенно покачала головой фрау Холле, — и правда, как тебе больно. Покажи мне свои пальчики, я поцелую и все пройдет.

Она подняла пострадавшие ладони Лизы к губам и поцеловала каждую. Ладони в тот же момент побелели и утратили чувствительность. Лиза прижала руки к груди и, рыдая, убежала прочь.

— Разве я не говорила тебе, что не стоит жаловаться? – жестом, лишенным сочувствия мадам Нивьен, указала ей на новое задание – стопку накрахмаленных белых простыней, которые нужно было разнести по всему замку и заправить во все постели.

— Она злая, жестокая старуха, фрау Холле, она всем нам хочет смерти! – кричала Лиза, чувствуя, как от крика прешит в горле и где-то внутри под грудной костью зарождается кашель.

— Ни чуть не бывало, — ответила строго домоправительница, — Она хранит, баюкает и бережет все, чему судьба по весне снова ожить и пуститься в рост. А ты могла бы и сама подумать, прежде чем мешать ей своими жалобами. Или ты не знаешь, в чьем доме служишь?

***

На Солнцестояние фрау Холле и герр Фрост давали большой бал, и девушки сбились с ног, чистя и украшая каждый дюйм огромного замка. Гретхен, забравшись на лестницу, начищала хрустальные люстры и расставляла в них тысячи толстых белых свечей, горевших волшебным ровным голубоватым огнем. Задумчивая Аделин чистила висящие на стенах гобелены. Лиза полировала серебро и столовые приборы. А Мадлон натирала до идеального блеска зеркала. Но самой большой пыткой были для них всех полы, особенно – пол парадного зала, превращенного на время бала в танцевальный. Каждый дюйм его должен был быть отполирован и натерт до зеркального блеска. Девушки стерли и отморозили себе все колени, ползая по нему со щетками и натирая снова и снова. Плечи, спины и руки у них болели так, что, казалось, еще одно движение, и они переломятся пополам, но мадам Нивьен была неумолима. Ни одно пятнышко, ни один пропущенный кусочек возле самой дальней колонны не могли укрыться от ее острого взгляда, и скоро девушкам стало казаться, что они простоят на коленях, натирая паркет, целую вечность, обреченные, как грешники в аду, позаниматься одной и той же работой до бесконечности.

Когда же пол, наконец, засверкал должным образом, мадам Нивьен строго настрого запретила кому бы то ни было из слуг ступать на танцевальный паркет, поэтому все принуждены были ходить через зал боком, прижавшись спиной к стене, и опасаясь ступить на сверкающую ледяную поверхность.

И то сказать, пол был прекрасен. В нем были и застывшие воздушные пузырьки, и прихотливо свившиеся длинные ленты водорослей, и целые косяки маленьких рыбок. Перед самым балом, мадам Нивьен выдала каждой девушке парадное платье, украшенное тончайшим кружевом и раздала указания, кто и где должен стоять во время бала, чтобы подавать гостям угощение и напитки, и ни в коем случае, не помешать общему веселью.

Приглашенные начали прибывать не за долго до заката. Дамы в платьях их белого бархата, тончайшего сукна и переливчатой тафты, кавалеры в камзолах, расшитых серебром и украшенных драгоценными камнями. С платья их сыпался словно сверкающая сахарная пудра, мелкий и легкий снег, оседавший на всем вокруг тончайшим сверкающим слоем. Пришли прозрачные привидения и сверкающие зимние миражи, столь хрупкие, что другие гости порой не замечали их и проходили насквозь. Прибыли люди или похожие на людей существа, прилетели из своей зимней обители феи со сверкающими серебром крылышками. Явился в плаще из ночного мрака Дикий Охотник и яркая, как ядовитый плющ, беловолосая и красноглазая королева ведьм. Прибыла даже большая делегация троллей – невысоких и длинноруких существ с прическами, будто выточенными искусным камнерезом и украшенными дивными драгоценными камнями.

Фрау Холле и герр Фрост в своих самых богатых нарядах встречали гостей на тронном возвышении и даже открыли танцы, медленной паваной.

Гретхен не могла оторвать от яркого зрелища глаз, Мадлон наслаждалась каждым мигом, и едва не пританцовывала сама, и только Аделин казалась, как всегда, равнодушной и обращенной внутрь себя. Она только изредка касалась туго примотанного к груди свертка, проверяя, хорошо ли держатся узлы на праздничной белой шали. А Лиза ужасно злилась.

— Ненавижу их! Ненавижу все это! У меня все колени сбиты от натирания полов, а они хоть бы взглянули! Да чтоб они провалились все вместе с этим чертовым паркетом!

Лиза сжала кулаки и изо всех сил плюнула. Плевок упал на пол между вышагивающих в бранле пар, уродливый и безобразный. Пол вокруг немедленно потемнел и на глазах утратил гладкость. И прежде, чем Мадлон сумела сделать хоть что-нибудь, маленькая старательная Гретхен сорвала косынку и кинулась на освещенное дрожащими белыми свечами пространство. Она скорчилась, стараясь сделаться как можно меньше, и принялась изо всех сил тереть сверкающий пол, стараясь как можно скорее отчистить запятнанное место. Танец закончился, пары разошлись и поменялись перед следующим танцем. Музыканты заиграли гальярду и сердце Мадлон замерло. Вот пары приблизились к Гретхен, ловко огибая стоящую на коленях девочку, одна, другая, третья. Дамы и кавалеры скользили мимо, легкие и грациозные, прыгали, раскланивались и менялись местами, не касаясь ее даже полой длинных одежд.

— Скорей, Гретхен, скорей! – шептала про себя Мадлон одними губами.

Постепенно уродливое грязное пятно исчезло и девочка, не поднимая глаз, начала осторожно подниматься на ноги. Вот она принялась медленно разгибаться, и тут очередная пара, внезапно налетела на нее. Лиза, наблюдавшая за всем этим с нарастающим ужасом, охнула и под ледяным взглядом мадам Нивьен зажала себе рот руками.

Дама столкнулась с Гретхен и внезапно рассыпалась облаком инея. Оставшийся без пары кавалер растерянно оглянулся, заметил Гретхен, и вежливо протянул ей руку в атласной перчатке, помогая подняться. На лице его под белой полумаской играла любезная улыбка, он что-то негромко сказал. Гретхен робко кивнула, подала ему руку, и Мадлон услышала, как вздохнула рядом домоправительница.

Гретхен подняла голову и посмотрела на великолепного кавалера, а он склонился перед ней в приглашающем поклоне. Гретхен вспыхнула и с неловкой улыбкой позволила подхватить себя в танце. Вихрь проносящихся мимо пар немедленно скрыл их обоих. Мадлон чуть не упала, пытаясь разглядеть крошечную Гретхен среди танцующих. Вот, ей показалось, что она ее видит, но Гретхен, деревенская простушка как будто преобразилась. Иней осел на ее платье и шали, словно бы покрывая их волшебной серебряной вышивкой, лицо побледнело, как снег, волосы сплелись в прихотливые жгуты придворной прически. Проносясь мимо, Гретхен скользнула взглядом по выстроившимся вдоль кромки паркета девушкам и рассеянно улыбнулась. А когда в следующем менуэте Мадлон снова сумела выхватить ее взглядом среди чинно вышагивающих в колоннах пар, в этой элегантной снежно-белой красавице уже ничего не напоминало прежнюю Гретхен. И только скосив взгляд можно было увидеть, как вздрагивает, кусает губу и бледнеет, слыша смех перепрыгивающих через платок в кераусе Лиза.

Танцы продолжались всю ночь с перерывами лишь для того, чтобы музыканты могли размять пальцы, и закончились, когда небо над заснеженными вершинами деревьев начало светлеть. Большая часть живых гостей покинули собрание гораздо раньше, но белые танцоры казались неутомимыми, как призраки, которые единственные осмеливались участвовать в общих с ними танцах и играх. Наконец, четыре последние пары закончили сложный балло и низко поклонившись хозяевам, исчезли россыпью сверкающей снежной пыли. Колени Мадлон подкосились, и она упала бы, если бы ее не поддержал один из гвардейцев Безмятежной Стражи, внезапно оказавшийся рядом. Ей казалось, что эта ночь была не только самой длинной в году, но и в ее жизни тоже.

Как сквозь туман смотрела она на усыпанный снежной пылью зал и герра Фроста, спустившегося с трона чтобы лично поблагодарить едва не падающих от усталости музыкантов. Улыбка не тронула его малоподвижных губ, но голос, как показалось Мадлон звучал чуть теплее обычного. Мешочек, который он передал главе группы был вполне увесист, и когда музыканты проходили мимо Мадлон к выходу из зала, она увидела их довольные лица, хотя вряд ли кто-нибудь из них сможет взяться за инструмент до Рождества.

В конце концов, стражник просто поднял Мадлон на руки и отнес наверх, в спальню девушек. Объятия его были холодными и жесткими, а Мадлон устала так, что едва не заснула прямо у него на руках, но все же, в последний момент подняла глаза, и ей показалось, что сердце у нее в груди остановилось. Однако сил у нее не было уже ни на что большее, чем просто закрыть глаза, когда гвардеец аккуратно, хотя и не слишком нежно, положил ее на тюфяк и укрыл до подбородка пушистой белой периной. Как делал это много лет всегда, когда бывал дома.

***

Мадлон пришла к фрау Холле и нашла ее играющей с герром Фростом в заснеженном зимнем саду в шахматы. Оба они при этом выглядели не столько сосредоточенными, сколько мирно отдыхающими. Безмятежная Стража, как обычно, несла караул возле беседки, в которой они разместились, на плече старушки сидела, чирикая и выпрашивая семечки ее любимая толстая синица. При звуке шагов Мадлон, господа зимы оставили игру и оба повернулись к ней, госпожа Метелица участливо, господин Холод – как всегда, безразлично.

Как всегда при необходимости обратиться к ледяному мертвецу, Мадлон пришлось проглотить ледяной ком в горле.

— Я видела своего отца. – герр Фрост ничего не ответил и продолжал все так же смотреть на нее своими сияющими глазами, — Я знаю, он здесь, вы его от меня скрываете.

— Ты ошиблась. Здесь нет того, о ком ты говоришь.

— Неправда! – Мадлон задрожала, потрясенная собственной внезапной смелостью, — Я видела его! Он нес меня на руках после бала! Это был он!

— Ты обвиняешь меня во лжи? – казалось, в голосе герра Фроста проскользнуло легкое удивление, но выражение его лица не изменилось.

— Нет… — горло у Мадлон перехватило холодом, — Но я видела…

— Тот, кого ты видела больше не твой отец. Возможно, он был им когда-то, мне нет до этого дела. Теперь он мой слуга, один из моих Безмятежных. И ты слишком высокого мнения о себе, если считаешь, что я что-то скрываю от тебя.

— Простите… — несмотря на лютый холод, источаемый словами хозяина Зимы, Мадлон чувствовала, как целые ручьи пота текут под платьем по ее спине, — Я не хотела…

— И не смогла. Но впредь, будь осторожнее в своих словах. И в мыслях. Я не трону служанку фрау Холле, но это не значит, что пожелав того, не смогу найти для тебя наказание. Так чего же ты хочешь теперь от меня?

Вдох дался Мадлон огромным трудом, воздух, наполненный ледяными играми, хлынул в горло, обжигая и раня его изнутри.

— Отпустите… отдайте ему его жизнь. Он пришел сюда из-за меня, из-за нас с братом.

— Нет. Из-за чего бы они ни пришел, теперь он связан со мной словом. Он принадлежит мне до тех пор, пока не истечет срок его службы, а я своего не отдаю.

— Но вы же согласились…

До этой минуты молчавшая с задумчивым видом фрау Холле чуть подалась вперед и улыбнулась:

— Дитя, разве у тебя нету уже того, о ком позаботиться? Ни у кого из смертных не хватит сил, чтобы работать всю зиму за троих. Подумай, не взваливай на себя непосильную ношу, пытаясь спасти обоих, ты наверняка погубишь всех вас.

— Тогда… позвольте мне вернуться на следующий год!

Старуха печально покачала головой:

— Нет, дорогая. Тот труд, что лежит на твоих плечах сейчас – огромен. Лишь один раз в жизни может человеческое сердце вынести такое испытание, поэтому мы никогда никому не открываем свои ворота дважды. Пролей свои слезы, дитя, и примирись с судьбой. Не нужно взваливать на себя груз, который не сможешь нести.

Герр Фрост поднялся со своего места и одним длинным шагом оказался перед Мадлон. В его тонких белых пальцах была зажата одна из пешек.

— Возьми. До тех пор, пока эта фигура у тебя, и сама ты находишься в пределах замка, я дозволяю тебе говорить с ним и ему отвечать тебе. И ради тех обещаний, которые ты уже дала – не проси о большем, – с этими словами, господин Холод прошел мимо девушки, обдав ее волной ледяного воздуха, и вошел во дворец.

***

У Фрау Холле было множество перин и тюфяков, и все их раз в неделю нужно было перетрясти и проветрить, от самой большой перины в ее собственной опочивальне, которую девушки могли поднять только все вместе, до тюфячков на чердаке, на которых спали они сами. От этой работы болела спина и страшно стыли руки. Перины, теплые и мягкие на ощупь, при перетрясании становились ужасно холодными, пальцы краснели и распухали несмотря даже на перчатки. Варежки по мнению Мадлон согревали бы лучше, но в них невозможно было работать, они скользили и мешали держать тяжелые тюфяки и перины.

На следующее утро после бала, девушки занимались этой работой втроем. Гретхен, унесенная белыми танцорами, так и не вернулась, поэтому справиться с самыми большими и широкими покрывалами им помогала мадам Нивьен. Лиза была бледной и хмурой, под глазами у нее залегли глубокие тени, и только Аделин казалась безмятежной и даже почти счастливой. Пару раз, подходя ближе, Мадлон даже слышала, как она тихонько напевает.

— Ты поешь? – спросила Мадлон тихонько, опасаясь гнева домоправительницы.

— Да, мне кажется, ему это нравится, — Аделин улыбнулась и, на секунду бросив работу, прижала к себе свой сверток.

— Она повредилась умом, — буркнула рядом остервенело взбивающая подушку Лиза.

Аделин покачала головой:

— Нет, нет, вчера я услышала первый удар сердца. Это было как раз, когда танцевали вольту, это такой английский танец, когда прыгают, довольно неприличный…

— Да, да, я знаю, рассказывай скорее дальше!

— Ну вот, я вообще-то умею его танцевать, я училась, потому что брат подумывал выдать меня замуж за англичанина… Но, впрочем, неважно. Так вот, там есть такое место с флейтой… и вот, когда оно было, я вдруг услышала – тук! Я думала, что сейчас упаду! Я посмотрела на фрау Холле и она посмотрела на меня и улыбнулась, и я поняла, что она тоже услышала. Я не спала всю ночь, думала, может, стукнет снова… Но пока нет. Зато смотри, какой он стал! – Аделин отвернула край шали и Лиза и Мадлон увидели младенца, который не выглядел больше мертвым, скорее, крепко спящим, засунув крошечный кулачок в рот. – Я хотела вынуть у него пальчики изо рта, но не получилось.

— Да ладно, оставь, что тебе мешает, что ли? Зато выглядит прямо получше. Хотя холодный все равно, как ледышка. – Лиза бесцеремонно потрогала щеку ребенка пальцем и сразу его отдернула, — И как ты не простудилась еще?

— Ну, хватит там секретничать! – мадам Нивьен уперла руки в бока и демонстративно потрясла краем огромной шелковой простыни, которую девушки должны были помочь ей заправить. – Кто не работает, тот не получит приданого!

***

В Рождество у Лизы, Аделин и Мадлон был выходной. Перед самым закатом мадам Нивьен собрала их во дворе замка, выдала каждой узелок с едой и строго настрого запретила ступать на порог человеческих жилищ или разговаривать с людьми, а также заходить на освященную землю кладбищ и церквей.

Лиза в ответ только хмыкнула и пожала плечами, а Мадлон и Аделин подумали, что обойтись без рождественской мессы впервые в жизни обеим будет тяжело.

— Что за дела – постойте под окнами и послушайте мессу снаружи. – Лиза пожала плечами, натянула теплые варежки и быстрыми шагами направилась в сторону деревьев.

Слушать мессу, стоя под окнами церкви и взобравшись на сугроб было необычно, но и в этом было свое очарование. Обычный холод не досаждал девушкам, и только Мадлон ужасно хотелось подойти к выходящим людям, поговорить, расспросить, не знают ли они, как дела в родном замке. Один раз, увидев знакомую женщину, она даже почти решилась, но ее удержала за рукав Аделин.

— Не нужно. Если ты узнаешь, что дома все хорошо, то будешь еще сильнее скучать по родным, потеряешь сон и не сможешь работать. А если все плохо – тем более будешь изводиться, желая помочь. Как бы там ни было, лучше нам не знать, как живут наши семьи, пока наша работа не закончена. Пойдем лучше погуляем.

Они долго бродили по улицам деревеньки, беспрепятственно заходя во дворы и заглядывая в окна. Где-то они видели радость и достаток, где-то нужду и печаль. Никто их не замечал, не останавливал и не пытался заговорить. Только собаки в конурах поднимали головы, прислушиваясь, когда они проходили мимо, да деревенские коты провожали взглядами. В конце концов, они ощутили себя такими одинокими на общем празднике, что решили вернуться в замок, где, по крайней мере, можно было пойти на кухню и поболтать с поварятами или покормить перемерзшими яблоками белых мохноногих коней фрау Холле.

Лиза нагнала их уже на краю поляны – она просто выпрыгнула откуда-то сзади, непривычно радостная и немного запыхавшаяся.

— Не время киснуть, — бодро заявила она, хлопая подруг по плечам, идем, я знаю место, где собираются здешние христиане, уж с ними-то нам поболтать никто запретить не может! – Она ухватила девушек за рукава и с силой потянула обратно в лес. Там, на поляне возле высокого старого дуба был разложен костер, пахло глинтвейном и корицей, и голоса, мало похожие на человеческие, пели рождественские гимны. Когда девушки вошли в освещенный круг, веселье было в самом разгаре, компания, состоявшая из козлоногих мохнатых существ с овечьими рожками, нескольких слуг из Замка, высоких немного томных духов деревьев, старого свинопаса с поседевшей от возраста овчаркой и пары дюжин лесных жителей сидела и стояла на камнях, греясь у костра. Многие держали в руках кружки, и даже перед овчаркой стояла широкая плошка с дымящимся ароматным напитком. Заправлял всем хозяйством молодой монах-иезуит, которому помогала смешливая пухленькая женщина с желтыми кошачьими глазами.

— Вы опоздали к мессе, но пришли как раз к угощению, – пробасил из тени невероятно высокий дух дерева, видимо, обитавший в приютившем всю компанию дубе.

— Как, разве здесь служат мессу?

— Два раза в год, с тех пор, как брат Иннокентий, — дух плавно повел рукой, похожей на ветвь в сторону монаха, — явился сюда, чтобы не оставить лесных жителей без слова Божия.

— И… вы тоже? – Мадлон не могла представить себе почтительно преклоняющего колени, чтобы принять причастие древесного духа.

— О, я принял христианство еще в девятом веке, когда на моих ветвях разбойники повесили странствующего священника. Он был милейшим человеком. Мы побеседовали, и он даже остался со мной достаточно, чтобы просветить меня и дать мне таинство крещения в водах вот этого самого ручья. Тогда, понятное дело, он был не замерзшим. Прекрасный был человек, брат Марк, многих наших обратил. Жаль только, что мессу служить не мог. Мы ему даже часовню в лесу построили на всякий случай, если канонизируют.

— Сколько же он тут у вас прожил, пока его не…

— Да лет триста наверняка. И почему «пока не». Мы с ним познакомились как раз, когда его повесили. Случай свел, так сказать. Но вы не стойте, как молодая поросль, подходите ближе! Мы всегда рады, когда в Зимнем Замке оказываются христиане.

Аделин и Мадлон подошли к костру и тут же получили по кружке глинтвейна и сладкой булочке. Монах, по началу вызывавший у девушек опасения, оказался очень доброжелательным милым человеком, который, правда, опасался прикасаться к ним напрямую. Впрочем, те же меры предосторожности он предпринимал и в адрес некоторых других своих прихожан. Как выяснилось, не все из собравшихся были христианами в общем смысле этого слова, но большинство сочувствовало либо вере, либо, как желтоглазая ведьма, лично брату Иннокентию. А уж петь, танцевать и играть на каких-нибудь инструментах умели почти все.

Здешнее веселье мало отличалось от деревенского праздника, разве что видом гостей, да изредка темами разговоров. Все живо интересовались тем, как прошел бал Солнцестояния, расспрашивали девушек о делах в Замке и, порой, казались даже более осведомленными о происходящем, чем они сами. Женщины сразу же обступили Аделин с просьбами дать хоть одним глазком взглянуть на младенца, после чего немедленно засыпали ее пряниками, сладкой выпечкой и орехами в меду.

Когда девушки устали, им принесли пару толстых и теплых козьих шкур, чтобы можно было присесть, укутали и оставили дремать с кружками глинтвейна, больше напоминающего по вкусу сладкий травяной отвар. Проснулись они все втроем, прижавшись друг к другу, когда уже рассвело, и костер догорел. Небо было затянуто золотистой дымкой, в которой медленно поднимался расплывчатый розовый шар солнца, окрашивая снег, деревья и лица самих девушек в нежный оттенок спелого персика.

Ночная компания давно разбрелась по своим делам, и только пара пожилых косматых волков лежали с двух сторон их шкур, согревая спящих теплом своих боков. За ночь на шкуру, которой их накрыли как одеялом, насыпало снега, так что проснулись они почти в настоящем сугробе. Зато кто-то заботливый положил рядом с кострищем сверток с остывшим, но еще не промерзшим мясным пирогом и несколькими сладкими оладьями.

Когда девушки зашевелились, волки, охранявшие их сон, не спеша поднялись на ноги, потянулись и, отряхнув с себя снег, а заодно и мохнатые шкуры, превратились в мужчину и женщину средних лет. Женщина была в длинном шерстяном платье и плаще, а мужчина в вязаной тунике и галльских штанах. Выглядело все это весьма архаично, похоже на римские фрески или рисунки на полях старой книги.

— Раз уж вы проснулись, мы, пожалуй, пойдем, — сказал мужчина с заметным итальянским акцентом, — Наслаждайтесь утром, и, если захотите, когда ваша служба закончится, приходите в гости.

— Наша усадьба, — продолжила женщина — называется «Волчий Холм», она лежит к югу отсюда. Ее многие знают, можно даже спросить в придорожном трактире, где тут живут итальянцы.

— А вы итальянцы? – спросила Лиза, с интересом рассматривая одежду пары.

— Вообще-то, римляне, — хохотнул мужчина, — настоящие римляне, если вы понимаете, что я имею в виду, подданные Империи. Но теперь это уже не так важно, как было когда-то. В любом случае, будем рады вас видеть. И счастливого Рождества! – с этими словами, они снова натянули свои волчьи шкуры и неспешно потрусили в южном направлении.

— Настоящие римляне, — протянула им в след все еще сидящая между подругами Аделин, — потомки Ромула и Рема, вскормленных волчицей…

— Постой, разве у Рема были потомки? Ведь Ромул…

Аделин только махнула рукой и улыбнулась:

— Ну, так говорят.

Мадлон, впервые за месяц ощутившая себя выспавшейся и отдохнувшей, бодро вскочила на ноги и они с Лизой протянули руки Аделин. Она вытянула руки в ответ, но стоило только пальцам всех троих соприкоснуться, она вдруг охнула и схватилась за свой сверток.

— Что с тобой? – Мадлон и Лиза кинулись к ней, собираясь помочь, но Аделин только улыбнулась.

— Второй раз! — она улыбнулась и отвернула край шали, которой младенец был примотан все это время к ее груди. – Послушайте, он дышит! — На щечках ребенка появился легкий румянец и внимательные глаза смогли различить легкое движение, когда он делал вдох и выдох. Теперь он вполне напоминал мирно спящего младенца, хотя кожа его оставалась все такой же холодной.

— Мне нужно скорее бежать в Замок, рассказать фрау Холле! – Аделин засуетилась, неуклюже поднимаясь на ноги и натягивая башмаки, девушки подхватили оставленную им еду и припустили в сторону Королевского Холма.

Уже в виду Замка, на краю большой поляны они были внезапно атакованы целым залпом крупных снежков.

— Второй ряд катапульт — Заряжай! Наводи! Огонь! – раздалось где-то справа. Лиза и Мадлон остановились и принялись оглядываться, а Аделин, не замечающая ничего, кроме своей цели, продолжила со всех ног бежать к замку.

— Вон, вон они, смотри! – Лиза повернулась, чтобы показать Мадлон на искусно спрятанную между двух сугробов миниатюрную снежную крепость, и тут же получила снежком прямо в лицо. – Ах вы… — Я вам покажу, как нападать на женщин! – и она, уворачиваясь от следующего залпа, принялась спешно лепить собственный снежок.

Мадлон, тоже ставшая жертвой внезапного обстрела решила присоединиться, и скоро они уже с хохотом обменивались снежными снарядами с обитателями крепости. Некоторое время сражение шло на равных, но потом Лиза, подмигнув Мадлон, оставила ее одну отвечать на огонь врага, а сама принялась скатывать большой снежный ком с таким расчетом, чтобы спустить его по склону прямо на крепость неприятеля. Однако, ее маневр встретил своевременные контрмеры, и девушке пришлось упасть плашмя за своим комом, чтобы град снежков разной величины не засыпал ее с головой. В конце концов, хохочущие девушки признали свое поражение. Раздались звуки фанфар и из ворот крепости торжественным строем вышли легионеры. Точное их число на глазок установить было трудно, но не меньше нескольких десятков. Впереди них в парадном доспехе с красным гребнем на шлеме шествовал командир, который салютовал побежденным и звучным голосом осведомился:

— Подтверждаете ли вы факт своей капитуляции? – Зрелище было просто грандиозное, обе девушки стояли, раскрыв рты и позабыв обо всем на свете. Тем более, что ростом каждый из воинов не превышал длину человеческой ладони вместе с пальцами.

— П-подтверждаем! – Мадлон едва вспомнила, что от нее ждут ответа, так была захвачена зрелищем римской армии в миниатюре. – Пожалуйста, не берите нас в плен, нам скоро пора браться за работу!

— Нет-нет, что вы, — ответил с достоинством командир, — Это совершенно ни к чему. Нам будет достаточно того, что вы оказали нам честь в этом великолепном сражении! Кроме того, мы в высшей степени уважаем Зимний Двораи, безусловно, не стали бы оскорблять госпожу Метелицу, удерживая насильно ее слуг! Еще раз, благодарю вас, дамы, за оказанную честь! – с этими словами командир повторил свой торжественный салют, отдал команду, и его войска, соблюдая идеальный порядок, двинулись обратно в крепость, которая, при ближайшем рассмотрении, представляла собой идеально точную модель зимнего римского лагеря.

Лиза покачала головой и, загородившись варежкой, чтобы ее не услышали, прошептала:

— А что это у них за звери, похожие на огромных лысых мышей?

Мадлон посмотрела в указанную сторону, и чуть не покатилась со смеху:

— Элефанты. Говорят, они были в римской армии, их начал использовать Сципион Африканский, а до него – варвар Ганнибал. Только ужасно маленькие. Я-то думала, они высотой с двух лошадей, а эти не больше крупной собаки! А вон там, видишь? Это, наверное, конница – на крысах! А эти синицы – для почтовых сообщений! А вон и катапульты! Подумать только, они в нас правда стреляли из катапульт!

Смеясь и обсуждая прошедшую битву, девушки подобрали насквозь промерзшие и затвердевшие от снега юбки, и поспешили к замку, тени вокруг которого уже начали приобретать вечерний синий оттенок.

***

Мадлон нашла его во дворе замка и, сжимая в руках холодную, как лед, шахматную фигуру, позвала:

— Отец?

Он едва заметно кивнул другому стражнику, тотчас же заступившему на его место, и обернулся к ней. Выражение безмятежности никогда не было свойственно его лицу, и от этого покрытые коркой инея щеки, лоб и губы казались принадлежащими совершенно другому человеку.

— Я был им, — ответил он глухим голосом, — Но больше нет.

— Тогда почему ты здесь?

— Я дал клятву прийти за тобой и вернуть в родной замок.

— И эта клятва оказалась так дорога тебе?

— Дороже вечного покоя, который ожидает каждого из нас в конце пути, да.

— Но что ты делаешь здесь сейчас?

— Жду, когда истечет срок твоей службы, чтобы выполнить свою клятву.

Мадлон тяжело вздохнула. Герр Фрост говорил чистую правду, в этом мертвеце с лицом ее отца ничего не осталось от него самого. Ни ума, ни сердца, ни крупицы какого бы то ни было чувства. Только воля и верность данному слову.

— Но что будет потом? Когда мы вернемся домой?

— Я возвращусь сюда и буду служить, пока срок моего договора с господином Холодом не истечет. А что будет дальше – не знаю.

— И ты хочешь этого?

— Да. К этому и ни к чему больше стремится моя душа. – мертвец наклонил голову движением, которое было так свойственно ему при жизни, что у Мадлон защемило сердце, — Я ответил на все твои вопросы?

Она не нашла в себе сил продолжать разговор. Просто зашвырнула злосчастную шахматную фигуру в сугроб и, утирая слезы рукавом, вернулась к своей работе.

***

По вечерам фрау Холле садилась в своей спальне перед большим зеркалом, а девушки осторожно разбирали ее прическу. Они распускали белые, как снег и легкие, как тончайшая пряжа волосы и расчесывали их прядь за прядью до тех пор, пока они не расправлялись и не лежали за спиной зимней госпожи как огромное снежное покрывало. Гребни у матушки Метелицы были из белейшей слоновой кости, шпильки – из серебра, а ленты из такого блестящего гладкого атласа, что казалось, белее его нет ничего на свете. Каждый раз, расчесав волосы, одна из девушек осторожно заплетала их в слабую косу, чтобы они не спутались во время сна, перевязывала лентой, и осторожно несла за фрау Холле в постель. Так повторялось изо дня в день каждый раз. Поутру госпожа Метелица выходила из своих покоев со свежей прической, и каждый вечер девушки разбирали ее и расчесывали снова.

***

Зима тянулась и тянулась бесконечно, и работы у горничных фрау Холле не убавлялось. Миновало Крещение, которое в замке, конечно, не отмечали, и на жирный четверг ударили жестокие морозы. Из всех девушек тяжелее всего работа давалась Аделин, которая почти не спала, опасаясь не услышать последний удар сердца своего младенца. И даже вечно бодрая и злая Лиза осунулась и похудела. Руки ее, по-прежнему лишенные чувствительности и белые, слушались хозяйку все хуже, у нее обычно не было аппетита, и Мадлон все чаще замечала, как она подвигает свою порцию меда как всегда мало, что замечающей вокруг себя Аделин.

Герр Фрост день за днем объезжал свои владения и, казалось, вовсе перестал возвращаться в замок, и даже укутанные чудесными перинами матушки Метелицы, девушки мерзли по ночам. Только рассвет, наступающий с каждым днем чуточку раньше, служил им слабым утешением. В конце февраля Аделин начала кашлять. Она старалась делать это тихо, но укрыться от наблюдательной Лизы было невозможно.

Посовещавшись, Лиза и Мадлон в один ненастный вечер сдвинули свои тюфяки и молча устроились по сторонам хрипло дышащей во сне подруги. Спать таким образом было мучением, если раньше не высыпалась одна Аделин, то теперь измученными и усталыми по утрам чувствовали себя они все. Мадлон терзали кошмары, она по три раза за ночь просыпалась с колотящимся сердцем, представляя себе, что допустила оплошность и теперь они с Робером останутся в доме фрау Холле навсегда, превратившись в двух снежных призраков. Иногда она слышала, как всхлипывает во сне Лиза.

Поэтому, когда Равноденствие наступило, они даже не ощутили особой радости.

***

День был сырым и для ранней весны достаточно теплым, гвалт воробьев, беспокоивший всех сквозь туман усталости последние пару недель, звенел в ушах как набатный колокол. Лежа на своем тюфяке, Аделин открыла глаза и из них потоком потекли слезы.

— Я его не услышала. Я пропустила его – шептала она, вперившись в потолок невидящим взглядом

— Не может быть, — буркнула Лиза и громко натужно закашлялась, — Еще не все потеряно, еще есть время, так что вставай. Сегодня наш день! Мы получим то, что заработали, мы снова будем свободны! Давай же, поднимайся скорее и идем вниз, наверняка, старухе не терпится от нас избавиться!

Не переставая всхлипывать, Аделин позволила подругам поднять себя с тюфяка, помочь одеться и причесать отросшие за зиму волосы. Она казалась полностью погруженной в свою печаль, и только иногда, если Мадлон или Лиза обращались к ней с вопросом, шептала: «Все пропало, все пропало». Наконец, они спустились вниз, в парадный зал, убранный по случаю праздника гирляндами серебристого инея. В зале пахло талой водой и растущими почками, а паркет кое-где начал темнеть.

Фрау Холле, кажущаяся сегодня еще более миниатюрной, чем обычно, ждала их, стоя на нижней ступеньке тронного возвышения. Она сбросила свою огромную мантию так, что та лежала у ее ног как медленно оседающий сугроб. В руках у старушки все так же безмятежно, как и три с лишним месяца назад посапывал ежик.

Первой Лиза и Мадлон подтолкнули к хозяйке Зимы Аделин. Та только качнулась вперед и едва не упала, споткнувшись о подол своей длинной верховой юбки. Она безутешно рыдала.

— Почему ты плачешь, дитя мое? Сегодня кончается срок твоей службы мне, радуйся.

— Я не услышала его, я не услышала третий удар. Наверное, слишком крепко заснула…

Старуха покачала головой.

— Ой ли? А быть может, его еще просто не было? Прислушайся еще раз! – Она протянула руку и вложила в безвольно повисшие ладони девушки ежа. Совершенно механически, как кукла на веревочках, Аделин приняла колючий клубок. Внезапно тихий звук, похожий на шорох открывающейся почки послышался в зале. Еж в руках девушки дернулся всем телом, фыркнул и, развернувшись, плюхнулся на пол, а потом, пыхтя и подволакивая спросонья задние лапы, побрел прочь из зала.

Аделин охнула и принялась разматывать шаль. Под ней возился, потягиваясь и моргая совершенно живой и теплый младенец.

— Боюсь, теперь тебе придется найти, чем кормить его, — улыбнулась фрау Холле, — Но с этим, дитя, ко мне уже не обращайся.

Потом старуха обернулась к озадаченно глядящей на воркующую с малышом подругу Лизе.

— Ты ничего не просила у меня, когда пришла, дитя с суровым сердцем, не хочешь ли попросить теперь?

Лиза вскинула голову и встретилась глазами с матушкой Метелицей, а затем дерзко улыбнулась:

— Я хочу остаться в вашем замке, матушка. Хочу служить вам всегда, – она опустила глаза на свои навсегда побелевшие пальцы, — И никогда, никогда не мести больше внутренний двор!

Фрау Холле кивнула, соглашаясь.

— Мадам Нивьен говорила мне, как ей жалко, что ты нас покидаешь, и как ей нужна помощница, так что считай, что я взяла тебя на долгую службу. А теперь, последняя.

Фрау Холле потянула за край лежащей на полу мантии и из-под него показался уютно свернувшийся в обнимку с каким-то тощим, покрытым клочковатой свалявшейся шерстью животным Робер.

— Боюсь, я за ним не уследила, — пожала плечами старушка, — И он где-то подцепил сурка. Некоторые дети тянут руки ко всему подряд.

Пока радостная Мадлон поднимала на ноги и отряхивала заспанного брата, в зал вошел герр Фрост. В руке его была уже однажды выкинутая ею в сугроб пешка.

— Во исполнение своих обещаний, я дам тебе собственный возок и лошадей, а также эскорт из своей стражи, который будет охранять тебя в пути. И выполнит три твоих приказания. Используй эту возможность с умом.

— И возьми с собой Аделин, дитя, боюсь, ей не выбраться из леса самой, а в ближайшем будущем, — фрау Холле с легкой улыбкой посмотрела на синеющее за окнами зала небо, — Ей потребуется доктор. Этот кашель означает долгую простуду.

***

Кони, запряженные в сияющий белизной возок, были ослепительно белыми. Не белыми, как обычные белые кони, но белыми как снег. И лица десятка гвардейцев, выстроившихся впереди и по сторонам, хранили все то же счастливое выражение, что и обычно.

— Почему они улыбаются? – спросила Мадлон у хозяина Зимы, поворачиваясь прежде, чем сесть в экипаж.

— Потому что для замерзающего смерть – это облегчение, — ответил герр Фрост, махнул своим людям и повернулся, предлагая фрау Холле локоть, чтобы опереться на дороге обратно в замок.

Когда поезд Мадлон поравнялся с дубом на окраине владений фрау Холле, кони стали серыми в яблоках, словно тающие на весеннем солнце сугробы, а серебро и краска на бортах возка потемнели. Она проводила взглядом поляну у излучины ручья, где они с лесными жителями праздновали Рождество, и заметила, что дрова для костра снова собраны и аккуратно накрыты старой козьей шкурой.

Когда же карета выехала из-под сени деревьев и свернула на дорогу к замку, кони стали темно-гнедыми цвета весенней влажной земли. Возок же лишился почти всей своей краски и стал выглядеть старым и облезлым. Полозья заскрипели по голой земле и жидкой весенней грязи.

Замок встретил их напряженным вниманием. Люди, стоявшие на стенах, не были людьми ее отца, и флаги на башнях ему не принадлежали. И, тем не менее, возок и сопровождающих пропустили во внутренний двор, и мужчина с широкими плечами и окладистой бородой, похожий на сытого бурундука, появился на балконе, чтобы приветствовать их. Позади него, бледная, как призрак в траурной одежде, стояла их мать, и было заметно, что она здесь не по своей воле.

— Кто вы такие? – спросил человек и погладил свою роскошную бороду, — И с какой целью приехали в мой замок?

— Это замок нашего отца, Франсуа Ла Марша, — ответила Мадлон.

— Ла Марш погиб минувшей зимой, — ответил бородатый человек, и наклонился вперед, опираясь на парапет балкона, — А его дети пропали в лесу. – При этих словах бородача мать Мадлон вздрогнула и отвернулась.

— От рук твоих людей, Никола, не так ли? – раздался внезапно справа глухой голос начальника эскорта. Прикажи атаковать, госпожа, сейчас самое время.

Мадлон не нашла в себе сил ни на что, кроме кивка, но его Безмятежной Страже было довольно. Каждый из них был сильнее, быстрее и свирепее троих живых людей, а их капитан, тот, кого прежде звали Франсуа Ла Маршем, был превосходным бойцом. Одним прыжком, непосильным живому человеку, он добрался до балкона замка, перемахнул через парапет и в мгновение ока проткнул бородатого Никола насквозь, в то время, как остальные ледяные воины набросились на тех из врагов, кто имел несчастье оказаться ближе.

— Остановитесь, довольно! – закричала Мадлон, увидев разворачивающуюся вокруг ужасную картину. – Дайте им сдаться и покинуть замок, их сеньор мертв, им не за что драться!

Под ледяными взглядами Безмятежных стражников, захватчики сложили оружие и были изгнаны из замка кто в чем был. Впрочем, Мадлон не сомневалась, что смерть от холода и голода им не грозит.

— Ты отдала два из своих приказов, госпожа,- хоть и залитый кровью капитан гвардейцев зимы все так же улыбался, – Каково будет твое последнее пожелание?

Губы Мадлон задрожали, но она не позволила себе заплакать, только последний раз прикоснулась к источающему смертельный холод плечу.

— Теперь возвращайтесь назад, — ответила она едва слышно, — И передайте своему господину мою благодарность.

— Будь счастлива, госпожа, и позаботься о телах, — ответил ей стражник, и, аккуратно вынув из окоченевших пальцев шахматную фигуру, ровным шагом двинулся прочь из замка, а за ним последовали те из его людей, которые были способны двигаться.